Темное Братство

Там, где сходятся пути


Одна дорога была широкая, ровная, гладкая. 
Она вела прямо через пески пустыни, и тот, 
кто пошел бы по ней, никогда бы не заблудился.
Путь Греха... Вторая дорога  ничуть не походила на 
первую. Она была узкая, извилистая, длинная - почти 
невозможно было продраться сквозь эту чащу. 
Путь Праведности... Третья дорога была непохожа 
на первые две. Очень красивая, она вилась по горному 
склону среди густого вереска, папоротника и 
золотисто-желтого дрока, маня к себе путника. Это была 
дорога в Страну Фей...

Предания древней Шотландии.

Жизнь не делает ошибок. Она прекрасна, совершенна, бесконечна и жестока. Словно скульптор с неуемной фантазией и крайне плохим чувством юмора, Жизнь создает множество слепков, в которые без усилий, быстро и непринужденно выдыхает искру Себя. Жизни не поклоняются, она выше богов и бесов, она выше равновесия, она - болезнь на теле всего степенного и упорядоченного. Жизнь любит экспериментировать..
Так или иначе, но родила она на свет трех братьев: Ганса, Олафа и Айена. С самого детства держались они вместе, и жили на воле, где каждый ручеек питал их, а каждый куст малины склонял перед ними свои ветви. Так росли они, подобно диким зверям, и очень быстро наскучило им людское общество деревень, куда порой забредали братья, и даже язык птиц перестал быть чем-то новым и необычным. И когда пришла пора им задуматься о цели своего существования, поняли они, как много в мире скрыто завесой тайны. Наконец пришли к выводу, что главной целью жизни не может быть ничто иное, нежели счастье. И стали братья думать о том, как это счастье найти.
- Счастье состоит в том, - промолвил Ганс, - Чтобы идти путем великого добра, заботиться о тех, кто не способен жить в этом жестоком мире. В том, чтобы сделать этот мир таким, каким его создал Всеблагой мой Господь: прекрасным, справедливым, и чтобы головки цветов окаймляли лик земли, и слышалось в воздухе лишь жужжание пчел и звуки арфы, а не звон мечей и пение тетивы.
- Счастье, - поднял голову Олаф, - это прежде всего свобода. Это мой выбор, это моя жизнь, единственная, и растрачивать ее на миллионы неудачников я не хочу. Не хочу быть чьим-то рабом и идти на поводу. Мой путь - это мой бой, бой со всем миром, и в нем мне не поможет никто. Я свободен, свободен и... зол. Пусть. Но я - Человек, а не пешка. Я одинок, но свободен.
- Братья, - заговорил Айен, - Счастье не может быть добром или злом, оно - прежде всего красота. Красота есть единственная вещь, за которую можно отдать жизнь. Истинное счастье - прежде всего эстетическое наслаждение и удовольствие, а в чем оно выражается - это личное дело самого человека. Вечный танец - вот предел совершенства, вот Бог. Да будет Красота, братья!
Переглянулись они и решили, что правильней, и справедливей, и разумней, и красивей всего будет проверить слова каждого, и тогда вновь сойтись, имея за плечами Память. И разъехались они в три стороны, по трем дорогам, которые никогда не пересекаются. И, усмехаясь, из Нигде за ними наблюдала Жизнь...

Лошадь Ганса была изранена и тяжело дышала, поводя крутыми, перепачканными кровью, боками. Острые ветви колючих растений хлестали по забралу шлема, стремясь попасть в узкую смотровую щель. Прикрываясь закованной в металл рукой, Ганс ехал почти вслепую, лишь изредка направляя движение измученной лошади в нужную сторону. Противный уху скрежет разрывал его голову, и от латной рукавицы вновь летели искры, оставаясь белыми прочерченными полосами на холодном металле. Возблагодарив небеса за догадку надеть тяжелое саксонское одеяние, Ганс нагнул голову и с еще большим упрямством вонзил шпоры в бока коню, когда шипастая аллея внезапно закончилась. Впереди было ровное поле, земли которого не было видно из-за серо-голубой дымки тумана, клубящегося на уровне коленей. А посередине.. посередине стояли Врата: прекрасные, снежно-белые, ласково взирающие на застывшего в изумлении Ганса, манящие к себе чистым хороводом светлых энергий. Врата раскрылись, и Ганс, будто в полусне, спешился и сделал шаг.
Странное ощущение... Будто летишь куда-то наверх, вместе с тем видя землю над собой , а Врата, бывшие мгновение назад так рядом - далеко впереди, маленькой белой точкой. Но вот наконец и земля. И до чего же она прекрасна!
Ганс стоял на мягком ковре по-весеннему яркой зеленой травы. Где-то вдали шумел, закрываемый светлым березовым бором, водопад. Тихий шепот листьев на ветру гармонировал с осторожным плеском реки, и спокойствие разливалось в воздухе теплой волной. Вместе с чем-то еще.
За спиной Ганса что-то тонко прозвенело. Залюбовавшись, он вздрогнул от неожиданного звука и резко обернулся. Ангел! В спадающих белых одеждах, с золотым венцом на точеной голове, он ласково взирал на Ганса большими, ясными, без единой тени, глазами. Ганс молчал, в скудном человеческом языке не находилось слов для выражения его мыслей. Чуть склонив безупречный лик, ангел протянул человеку золотую арфу, и из уст его полился нежный перезвон бубенцов. И Ганс понимал его! И все было до того прекрасно, и этот лучезарный лик, и березовая роща вокруг, и журчание воды в реке, и отдаленный, совсем не страшный грохот водопада... Ганс закрыл глаза, чтобы не ослепнуть от блеска венца Посланника, и вдруг увидел какие-то тусклые, пожухлые склоны, с всклокоченными кустиками серой травы, и понял, что это его мир, последняя из деревень, где они были. Тогда он с удивлением наблюдал за кучкой молодых жителей, которые, смеясь и не таясь от чужеземца, высыпали на стол щепотку странной перемолотой травы, вдохнули ее и после были в восторге. Ганс отчетливо увидел непомерно счастливые, округлившиеся глаза почти еще детей, их бессмысленные, веселые взгляды. Но главным был запах, запах, разливавшийся в воздухе - тяжелый, сильный, пряный запах, совсем как...
Ганс открыл глаза. Перед ним стоял ангел - с изменившимся лицом, открытом ртом, из которого выкатывались теперь немелодичные, нелепые ноты, и пустыми глазами. За его спиной столпились люди - много людей, среди которых Ганс узнал и некоторых умерших знакомых. Все они смотрели на него с одинаковой жалостью и состраданием в глазах. "Люби меня, ближнего своего" - услышал Ганс неразборчивое бормотание. И он знал, что будет, будет, потому что на сопротивление уже нет сил. И тогда он закричал.
Ровная, посыпанная красным щебнем дорога мерно укатывалась назад - миля за милей. Давно уже висел, прицепленный к седлу, ненужный шлем. Темно-русые волосы Олафа рассыпались, смешавшись с конской гривой. Человек дремал, а конь бежал вперед медленной рысью, тоже устав от нескончаемых, одинаковых верст и дорожной пыли. В небе чуть слышно прогремело. Конь тревожно заржал и вильнул к обочине. Олаф вздрогнул и проснулся, посмотрел на запад и, вскрикнув, натянул поводья. Таких закатов не бывает. Темно-бардовый, густой туман стелился по земле, дрожа и тяжко играя ненормальными солнечными бликами, в которых тускло светился металл. Прогремело еще раз, и на лицо всадника вдруг западали тяжелые маслянистые капли дождя. Олаф провел пальцем по щеке и с удивлением увидел мутную лужицу, отливающую медью, которая немилосердно жгла руку, оставляя на коже красный воспаленный след. Сознание Олафа помутилось, не в силах понять происходящее. Внезапно мир перевернулся и полетел вверх, сужаясь и уступая место стенам бездны, в уменьшающемся проеме между которыми все еще был виден клочок нависшего багрового неба.
Падение протрезвило человека, и он вскочил на ноги, озираясь. Круглая комната, обитая проржавевшим металлом. В стене небольшая дверь, имевшая ручкой - тут Олаф вытаращил глаза - массивное круглое колесо из отшлифованной бесчисленными прикосновениями стали. На двери полустертый рисунок желтой краской. Он взялся за ручку двумя руками, пробовал тянуть, но это не принесло никаких плодов. Попробовал повертеть, и тут дверь наконец поддалась, с лязгом отворившись.
За ней был залитый красно-коричневым светом зал, забитый непонятными существами. Несколько раз в минуту пол сотрясали утробные подземные толчки, помещение на время наполнял грохот. По направлению к Олафу заковыляло одно из существ - четыре человеческих ноги, обернутых в грязные лохмотья, поддерживали уродливое тело с руками до земли, все в наростах и струпьях. Человек поднял к Олафу перекошенное безносое лицо и посмотрел единственным глазом - глазом, в котором багровым огнем горело сумасшествие.
Тотчас из темени дальнего угла зала вышла еще одна фигура - выше остальных. От Олафа ее отличали лишь два нароста на голове - длинных и острых, и непереносимая скорбь в глазах. Леденея, Олаф повернулся налево, к крошечному оконцу, сквозь которое пробивался слабый свет. В человеческом зрачке отразился подпирающий небо гриб, вслед за которым последовал новый подземный грохот, начисто заглушивший всякие крики.

Глухо шумел могучий лес, кроны которого сплелись и затмили солнце, и им было в их великой борьбе не до маленького человека на лошади, петляющего меж огромных, вздувшихся, как гигантские артерии, корней. Айен глянул вверх, на заходящее солнце и пришпорил коня. Скоро, скоро будет полночь, и надо успеть...
Неподалеку тревожно заливалась ночная птица, стремительно темневшее небо накрывало лес шапкой вязкой темноты. Конь Айена несколько раз споткнулся, замотал головой и вдруг бешено заржал, поднявшись на дыбы. Не ожидавший подобного Айен слетел с седла и приземлился в кусты. Несколько мгновений на него пялились обезумевшие вытаращенные глаза, отливающие красным, потом и они исчезли, уступив место сбивчивому перестуку подков вдалеке. Вскоре смолкли и эти звуки. Айен некоторое время полежал в кустах, прислушиваясь, встряхнул головой и поднялся.
Лес сразу стал как будто выше, тяжелее, а поступь Айена казалась ему самому робкой и незначительной. Ночь сгущалась. Птица замолкла, будто почуяв неладное, и наступила полная тишина. Впрочем, ненадолго. В двадцати шагах от путника между деревьев заплясали огоньки, кружась и раскачиваясь. А потом ушей человека достигли звуки: сначала это был бой барабанов, ударяющих в неторопливом, размеренном темпе, затем к нему присоединилась волынка, протяжная песня которой врывалась в душу текучим огнем. В мелодию вплелась свирель, напоминающая о простых днях детства, стаде в горах и радостях естественной и прекрасной деревенской жизни - жизни, которой у Айена никогда не было. Над лесом понеслось пение, тысячи голосов, зовущих и ласкающих, обвивающих невидимым покрывалом, поющих на непонятном, но таком близком и родном языке. Айен застыл. Музыка становилась громче, обретая мощь, сметала преграды, вихрем взвивалась к небесам. Айену вдруг почему-то вспомнился недавно слышанный церковный хор - нищий, жалкий, слабый. Сейчас же потоки мелодии, вышедшей за рамки простого звука, врывались в сознание, и не было силы, способной их удержать. Айен сделал шаг. Огни кружились все быстрее, заливая все вокруг яростным сумрачным светом, из тьмы соткались тела, и глаза, и прозрачные крылья. Айен сделал шаг, другой и побежал. Он бежал и бежал, а огни все уходили, оставаясь недостижимыми.
Айен не помнил, сколько времени он пытался догнать смеющиеся над ним огни. Дней, ночей. Да и не важно это. Он настиг их - в ночь Самайна. Распахнулся холм, и разверзлись небеса, и открылись двери. Пары маленьких существ в сверкающих одеяниях закружились в танце, что продолжался одну ночь. Одну ночь - для людей, сидящих по домам и испуганно зажигавших свечи перед дверями; для Айена эта ночь продолжалась намного дольше. Он танцевал, без устали, смеясь и плача одновременно, чувствуя лишь летящую мелодию бесконечной музыки и изредка вкус крепкого горячего напитка на губах.
А потом все кончилось. Обессиленный, больной Айен упал на землю и увидел рядом с собой в холодной траве то, что осталось от счастья - кусочек базальта и каплю росы в нем.
- Счастье - не счастье, если не длится вечно, не правда ли?
Айену нечего было ответить. Он просто смотрел.
- Так, может быть, земная жизнь, что длится годами - есть большее счастье, чем одна ночь?

Бредя по серо-зеленым склонам холмов знакомой до боли деревни, Айен уже знал ответ на этот вопрос: нет. А что же тогда?
Неизвестно.
Айен остался один.

Он знал только, что будет вновь и вновь приходить в лес, каждый год в ночь на первое ноября. Чтобы испытать иллюзию, пусть краткую, но все же правдоподобную иллюзию. Счастья.

Там, где сходятся пути

Еретик